Нематериальное культурное наследие Рязанского края

Русальское заговенье Шацкого района

В Шацком районе этот персонаж представлен главным образом в ритуально-обрядовой сфере и связан в первую очередь с ряжение. Календарно-обрядовая приуроченность ряжения «русалками», одежда и манера поведения «убра́тых» свидетельствуют о тесном родстве этих персонажей с общерусскими представлениями о русалках[1].

Как и в других регионах, наиболее яркие обычаи и обряды с участием русалок были приурочены к первому воскресенью после Троицы – «троицкому» или «русальскому» заговенью, когда было принято «провожать русалок» в коноплянник, в рожь, реже – в лес, к местному водоему. Единичные записи связывают исчезновение русалок с Ильиным днем, здесь она противопоставляется водному персонажу – «Алёне». «После Ильина дня русалки ушли в канапи́, а Алёнушка в воду. Водяная трава – тина – Алёнушкины волосы»[2].

Об облике шацких русалок, об их внешности и поведении можно судить по бывалыцинам или быличкам о контактах с ними. В частности, существовало представление о русалке как «проклятой дочери» (см. также «Алёна», «Байки и шутки», «Баукать»). «Эта вроди были тада пракляты люди, пракляты люди – “русалки”. Вот. У нас тада гуаварили: ''Ваня жынился на Мани в бани". Вот. И вот нынчи ничяму ни верють, а тада-т вот там заругуались: "Штоб тибя вот там, штоб тибя ви́хрим падхватила!" И падхаватывала тада тах-та вот. И вот ани выхади́ли. Прапал рибёнык – нет рибёнка. И где и как, и чяво? А патом выиснялась. Ну, я-та ни магуу вот сказать, што я вот видала всё точна. Ну, вот старшы нас рибяты были, ани гуаварили, што ани ездили на нычь с лышадьми. И в этих в палях-та были балоты, назывались ни пруды, а балоты, ани ни пахались, ничяво, там вада была, низи́на. И в этих балотых выхадили эти вот самыи русалки. И вот йих тада спрашивали, што: "Чяво?" И вот ани тада гуаварили, што: “Миня, мол, про́кляли”. И вот нужна абязатильна тут на сибе иметь два кряста. С сибя эт крест адин снять, надеть на ниё, а адин, штоб асталси на тибе. Тут тада иё спасёшь. Вот. И вот рассказывыли, што адну привёл аттель, из этьй, из балота привел. Ана рассказала, чья анна есть и как, и чяво. И всё точна. И мать, и атец, все радныя признали, што так и так вот была И в бани эт тожа. Он пришол в баню, а там праявилысь жэнщина. Ана тожа тах-та вот сказала. И вот он так сделыл, и ана стала настаящим чилавекым. И вот он и жынилси. “Ваня – гуаварять, — жынился на Мани в бани”. Вот»[3].

По-видимому, с этим пластом верований связан тот факт, что «русалкой» в Шацком районе могли называть невесту с момента просватанья вплоть до дня свадьбы. Безусловно, в этом прозвище, в 1920-х годах уже ставшим шутливым, отразились архаические представления о двойственной природе невесты, когда она представляется существом, отчасти принадлежащим иному миру. «Невеста – “русалка”. Она уже всё, не девушка, после как хлеб-соль подняли. Невеста только с косой ходит, а в чуб [=пучок] ее не закручивает»[4]. По-видимому, еще одна мотивация такого названия – отрешенность, изолированность просватанной девушки от внешнего мира, для которого она как бы умирает. «Прасватають, ана сидить в нивестах, ана никуда ни ходить: “Ну, русалка, – гаварять, – сидить дома”. Вроди уж пака ана ни девка, ни баба. Ана сидить и сидить дома. Ей куда? На улицу ана ни пайдёть, на сиделки ана ни ходить. Если жыних к ним придёть, то он к ней придёть, пасидить и всё. Вот иё “русалкай” и завуть»[5].

В бывальщине о встрече с русалкой из Заречья, она предстает как лесной демон, аналог лешего. «Бабушка стара.рассказывала. Хадили в лес и тама: “Ау-у. ау-у, ау-у!” – так шумела. А адин там жыл дед – как-та вить “кардоны” называлися – лисни́к. Вот. А ани хадили за грибами и заплута́лися, и на эту избушку-т напа́ли. Напали и тада эт сидять и гаваря́ть: “О-ой, эта вот нас ана, ана [=русалка] нас, – гаварить, – сбила. – Гаварить, – Аукаицца, аукаицца, мы думыли, – гаварить, – у нас адна жэнщина атстала, мы думыли, эт анна. А эт, – гаварить, – вот эта вот какая-та аукаицца вот и, – гаварить, – вот привяла нас, видишь, к дому”. А он [=лесник] гаварть: “О-ой! Эсли хатитя вот, пасмо́тритя, я щяс иё пазаву”. А ани тада и етаты, гыварить: “О-ой, да мы баимся!” – “Ды ана, – гаварить, – ничё ни сделаить, ана тут, – гавароть, – и жы́там жывёть. Так и, – гаварить, – тут и жывёть вот па этай местнасти”. Ну, и, – гаваритъ, – значить, вышыл: “Ну, давай, красавица, захади!” Ана, – гаварить, – зашла: девушка, красива, хароша девушка, волысы распу́щены, всё. Пасидела, пасидела, пасмиялыся, пашутила и апять (хлопнула дверью) и апять: “Ау-у, ау-у, ау!” – так и пашла, скрылысь – всё ау́кала. Эта вот эт бабушка щё расказывала»[6]. Наиболее важный атрибут русалки – распущенные волосы. «Русалка как чилавек. Очинь красивый. “Очинь, – гуаварять, – красивый И в абряди [=наряде], всё. И волысы. Волысы, – гуаварять, – длинныи, длинныи, прям вот па поис сюды, распущёны волысы”. Выхадила всягуда в балоти, сириди балота»[7].

Некоторое представление о том, как выглядят «русалки» и где они обитают, можно получить по различным косвенным данным. Например, «эта так гаварять: “Русалка канапля́на, капляная русалка!” Эт такая вроди пасловица была...»[8]. «Русалкой» нередко запугивали детей, если те не хотели спагь. В такого рода запугиваниях она представляется как «очинь страшныя, касматыя, лахматыя, нос бальшой, груди здаравущия»[9]. «Русалкой» называли также чучело, употреблявшееся при взаимном подшучивании молодежи либо при «стращании» детей в случае непослушания или чтобы предотвратить порчу огорода. При этом главная опасность, исходящая от «русалок», состояла в том, что они могут «защекотать» до смерти. «Старухи стращяли ре-бятёнкав: “В канапях русалки, ани защикочють до́ смерти!” – устра́щивали ребятишков, шоб ни хадили»[10]. «Бабушки: “Сматри, как тя русалка там ни утащила. Русалка, – гаварить, – сидить ва ржах тама”. Эт вот старики-та»[11]. Иногда запугивание подкреплялось инсценированием, причем «русалка» здесь выступает в одном ряду с другими персонажами. «Детей стращяли! Чем стращяють? – Бирюком, ды “русалкай”, ды дядя. “Дядя вон старый идёт. Он тибя щяс в мишок пасо́дить ды унясёть! Вон там русалка в канапях!” Убяруть иё тожэ “русалку”-та. Туды сажали, в канапи-ты. И в гаро́д сажали. Тожэ шыбалами вот палку привяжуть. Ды шапку худую на-денуть. Грачи штобы ни клявали вон. Пасеють чяво. Всё “русалка” стаить тама. И дамавой, и бирюк»[12]. В с. Высокое делали пугало – «русалку» или «старика» – ставили его недалеко от погребков и пугали им детей, если те шумели или хотели пойти гулять на ночь глядя: «Палку, на палку шубу. Да. И с палкый вот так приделына, как вроди руки. Вот как [дети] выдуть: “Вон ана, русалка, бежыть, бежыть, ана те дасть!” – “Бабушка!” – “А-а, во́нан старик стаить! Гляньте, вон щяс придёть!” Я падайду к няму и вот так [=пошевелю]. Ани все в рассыпную! Вечерам-та как кричять...»[13].

Аналогичный облик характерен для «русалок» при обходах на «русальское заговенье». В некоторых случаях единственная ассоциация, возникающая при упоминании «русалки», – ее бытование как персонажа ряжения. «Ды эт “русалки”, ты думаишь, ани хто “русалки”-ти? Наряжали жэнщин, такии шутники, наряжались и бегуыли: “О-о! За нами нынчя вон наряжалыся или та вон баба. Ана бегуала там, нас паймала…” Какая ана? Эта убирались вот какии шутники жэнщины. И бегуали...»[14]. Обычно использование ряжеными-«русалками» элементов старинной одежды и травестии. «Тожэ убяруцца как зря ды пляшуть, Хто в чяво, в лахмо́тьи. Ды зипуны наденуть и пыапаясуюцца кушаками – были кушаки такии тканыи. Эт купляли их. Всякии: и красныя, и алые, и зеленые, галубые – всякие. И парыни апаясывылись, и бабы все апаясывылись»[15]. «Вот он Пятров день был. Вот тут “русалка” – “русалку праважають”. Убиралися жэнщины. С гармошкый. Ну, нарижа́лись каких-нибудь: сарафаны наряжались сами сибя. Хто мужчинай убирался, хто жэнщинай. Там платки павязывали. Эти, кички делали такий вот. На галаве такий вот как шышкими таким кички были. И платки такии атласныи были. Убиралися. Мущина как вроди жэнщина, ана убиралась мущинай. Ана убиралась вот етие, кальсоны белыя и белу рубаху. Вот. И вот и идуть па правулку. И вот праважали эти “русалки”»[16].

Практиковались также обходы с антропоморфным чучелом «русалки». Так, в д. Малый Пролом и в с. Желанное на русальское заговенье «женщины убирались, наряжали “русалку” – чучело в рубахе, ходили с ним по селу, а потом сжигали»[17]. В д. Токареве в наряде чучела сочетались мужские и женские черты. «”Русалка” называли. Эт тады такую-ты как, ну, с руками делыють – вроди как чилавека. Хылаты́ наденуть, халаты́. Толька халаты́ ни чёрны вот, тёмный, а у коо-нибудь цве́тный щёбы: там красный или, розы-выи или какой, щёбы он идёть – вот этыка “русалка” называицца. Руки расставить – длинный! Вот. А тут ищ красный платок павязывають голыву-т. Адию́ть и пають – чяво уш вот я забыла уш тут вот. Эта называицца “русалка”. Тут какой-нибудь фартык светлый привязывыли, вроди, к этыму, к “русалки”-ти. А он руками вот так вот [=в стороны] идёть. А и нясуть яво, нясуть. Ноги-т делыють. Штаны у коо-нибудь старинькии надьявали: вроди как паринь, паринь. Вроди как паринь! Паринь, толька и “русалка” и паринь делали. “Русалку праважають” – тожы девфки, и рибяты выходють праважають. Ну, рибята мала, адни девфки – атпля́скывають, падпля́скывають, вот кык пляшуть! Прыважали па сялу. Сами в дамашнем, ничем ни рядилися. Вот сяло прайдёть, скажыть: “Давайти к Кана-беиву!” У нас вот Тыкарёва, Канабеива, а эт Лясноя Ялтунова. Есле хто захочить – суды, а хто скажыть: “Мы в Ялтунова найдём!” Ды скажыть: “День бальшой уш, можэм!” И там прайдуть и тута. Эта очинь уш радысна бы́ла у девык. И рибята с ними хадили. Ну, рибята меньшы. как девфки... [Потом] сноп-та эта разбяруть, штаны-ты у коо [брали], старика у какова бы – атнясуть, платок красный и всё раздадут. Харошыи вещи брали: платок красный, халаты харошии брали. Ну, всё-таки вроди, “русалка”, “русалка”! И сноп-т сажгуть. Сажгуть! Зы сялом – выдуть. Ны какой пу́стырь вот шли или вот лужок. Вот в яму ли, или можыть, какая мисте́чка – в адном. Ни так, щё яво раскидають усё, а паложуть, он сыгарить, и всё. Вот у миня гуорка, агароды прайдёшь и лугх тут. Чёо хошь можышь сжэчь»[18]

В с. Карнаухово похожий обычай уже не связывался напрямую с «русальским заговеньем» и русалками. «Когда зацветает рожь, делают чучело. Называют его Андрюшей, наряжают в сапоги и шапку, на шею надевают пузырек с самогонкой, сажают на салазки. Везут Андрюшу по деревне к старой бабушке. Она выпивает самогон, вместо него наливает воды. Потом Андрюшку убирают до следующего года»[19]. Влияние русалок на процесс цветения и опыления ржи  («Вот ржы цвитуть, во́ ржы ходють “русалкы”»[20]) известно по материалам из других регионов[21].

Другие материалы

Весенние заклички Шацкого района Рязанской области		Гадания с люлюканьем Шацкого района Рязанской области

Архив материалов

Ближайшие мероприятия